О первобытной дикости и чистоте человеческой сути
Поступило письмо от заинтересованного читателя, в котором он задаёт вопросы о первобытном коммунизме. Мы его благодарим за поднятие данной темы, потому что это действительно важная тема, далеко не такая отвлечённая от настоящего и будущего, как это принято мнить.
Мало осталось от первобытного коммунизма на нашей Земле. С момента появления цивилизации в долинах ряда рек пять тысяч лет назад первобытный коммунизм был тесним и всё более выдворяем на периферию человечества. Со времён, когда две тысячи лет назад его выдавливали пилумами и гладиями рабовладельцы в своих бесконечных завоеваниях, затем его изживали с помощью копий и коней помещики, и, наконец, до того времени, когда пятьсот лет назад буржуазия завершила страшную череду окончательным уничтожением первобытного коммунизма при помощи ружей «Браун-Бесс» и залпов пушек под восклицания о бремени белого человека. К двадцать первому столетию осталось совсем немного — по пальцам руки можно пересчитать! — обществ настоящих первобытных коммунистов.
И всё-таки этот вопрос важен: он указывает на вечный спор о человеческой морали, о её сути, о том, как она складывается. Более того, наш коммунизм есть отрицание классового общества, а оно суть отрицание доклассового, поэтому нам обязательно нужно иметь представление о прошлом, чтобы строить коммунизм сознательно уже на базе современных технологий. Ведь если мы придём к тому, что не было первобытного коммунизма, то и существование коммунизма на основе развитых производительных сил ставится под вопрос. Нам активно диктуют мысль, что природа человека равна образу современного, т. е. буржуазного человека. История эксплуататорских формаций есть краткий, хотя и значимый, промежуток в истории человека как такового. Однако, несмотря на значимость этого этапа, он сам по себе есть результат деятельности человека, как результатом деятельности человека будет и его грядущее преодоление.
«<…> С чего вы взяли, что первобытный коммунизм был?»
Это первый вопрос, самый короткий и важный. Ответ на него формируется на основе анализа многих наук: археологии, антропологии, палеонтологии, этнологии, — а также на основе логических изысканий. Классовая цивилизация не вмиг раздавила доклассовые дикость и варварство, поэтому исследователи развитых стран и разных эпох застали племена разной степени развития, и благодаря этому мы можем составить комплексное восприятие далёкого прошлого.
«Наличие избытков продуктов труда, которые невозможно сохранить, не ведёт к какому-то равноправному разделению. Если группа людей или один человек так или иначе добыли тушу крупного животного, например, наткнулись на труп умершего от болезни животного, они могут съесть только ту часть мяса, которую способны употребить за то время, пока мясо пригодно в пищу».
Первым делом заметим, что еда может сохраняться теми или иными способами на протяжении долгого времени. Например, в ледяных пустошах Северной Америки было бы достаточно температуры всего ниже -25°C, чтобы это мясо было пригодно в пищу не менее года без каких-то дополнительных действий. Народы мира со времён Древнего Египта знали вяление. Те же индейцы использовали пеммикан и джерки, африканцы — килиши, кочевники вялили конину; список можно продолжать долго.
Вы очень верно подметили: наличие избытка продуктов не ведёт к равноправному разделению. Это равноправное разделение, как частность способа производства, ведёт к появлению избытка продуктов; прежде чем застрелить из лука оленя, индейцы должны прикинуть, как они его разделят друг между другом. И равноправное оно не потому, что каждый из них получит одинаковое количество мяса, а потому, что каждый из них получит столько, сколько заслужил; и при этом по возможности они что-то отдадут своим соплеменникам, если те будут нуждаться. Таково распределение продуктов при первобытном коммунизме, а не «каждому по кило мяса и ни граммом больше». Семилетнему ребёнку просто не нужно столько мяса, сколько двадцатилетнему рыщущему месяцами в поисках дичи охотнику.
Также стоит вопрос о том, что кормящий ландшафт предполагает: если есть возможность не добывать больше, чем требуется, то и делать этого нет никакой нужды. Первобытный человек до неолитической революции предпочитал не превращать свою природу (корень человека — труд) в отвратительную мистерию самоотрицания, как это ныне делаем мы, но вынужден был прийти к жизни как к перманентному мучению только на определённом этапе общественного движения, когда ландшафт по той или иной причине (изменений в природе или нарастания популяционного давления на него) переставал кормить. Да, человек сознательно преобразует мир, но это не значит, что чем выше уровень преобразования природы, тем естественнее для человека общество как форма взаимодействия и объединения людей. Главное — ради чего преобразование проводится, а не — как. Нам предстоит совершить ещё один виток по спирали этого движения, сохранив достижения эпохи сверхнапряжения, но создав условия, в которых мы хотим жить, а не поскорее сначала заснуть, а потом умереть. Отдельно нужно отметить, что вышесказанное о первобытном существовании не нужно трактовать так, будто речь идёт о некоем авраамическом рае. Нам для хорошей жизни нужны не только пища и кров, именно поэтому мы продолжаем движение, а кризисы есть, скорее, выражение этого движения, а не их источник.
«Естественно, в одиночку тушу крупного животного за оставшееся время съесть невозможно. Понимая это и то, что ему гарантированно достанется требуемый объём пищи, человек позовёт весь «творческий коллектив», обменяв избыток пищи на безопасность, так как толпа народа гораздо более защищена от хищников; что не тянет на коммунизм, поскольку не носит системного характера».
Вы очень верно подметили, что человеку нужен творческий коллектив для собственной защиты. Человек слабее очень многих животных. Если убить волка голыми руками он вполне сможет в одиночку, то медведя или гориллу — нет, если только не брать совершенно уникальные случаи силачей-борцов*. Однако в том-то и дело, что человек эволюционировал именно таким образом, чтобы брать умом, а не грубой силой. Человек стал умнее и начал охотиться группами. Эволюция гоминидов пошла по пути увеличения роли сознания, но человек, выработавший прямохождение, достиг здесь наибольших успехов. Переход к прямохождению открыл дорогу к первым орудиям производства. Применение человеком орудий потребовало повышения уровня осознанности действий и координации с родичами, здесь же появилась развитая речь, как самый яркий пример осознанности и координации, а с ней и способность к абстрактному мышлению. Использование оружия позволило сократить необходимую грубую силу; и мышцы человека, в отличие от шимпанзе, например, вместо того, чтобы учиться прикладывать всё большую силу в единицу времени, стали очень выносливыми. Это обеспечило нам возможность на протяжении долгого времени не терять работоспособности, что играет решающую роль при работе коллективом — ведь только коллектив может по-настоящему хорошо бороться с трудностями, перед которыми ставит человека природа. Одинокий гепард для пропитания может загрызть одного страуса, нагнав его за полминуты, тогда как десять охотников из племени (на ещё сотню душ) должны будут для собственного выживания и выживания своих соплеменников преследовать всё стадо страусов. Итак, мы видим, что человеку нужен коллектив, поскольку человек обладает такими исключительными чертами как разум и особенная выносливость не ради одной только большей защиты. Показателен в этом отношении пример детей-маугли, которые, будучи извлеченными из человеческого общества, остаются людьми только в физиологическом смысле.
Теперь перейдём к частностям и посмотрим на какие-то конкретные случаи. Вероятность нападения на занятого разделкой туши охотника может быть околонулевой или просто низкой. Пространства же какой-нибудь Канады просто огромны, и какова вероятность, что на разделывающего тушу животного тлинкита** так нечаянно кто-то набредёт? А если взять какие-нибудь арктические пустыни, то вовсе невероятно проморгать нападение полярного медведя. Но, конечно, в иных условиях (например, в тех же регионах, но до того, как человек начал там свою активную деятельность, или в саванне) ситуация гораздо сложнее. Всё указывает нам на то, что человек никогда не живёт отдельно от окружающих. Случай выхода одиночного охотника на охоту (чтобы некому было помочь быстрее разделать тушу или постоять в карауле) — нечто достаточно необычное.
Отчего же это не имеет системного характера? Охотник постоянно ходит на охоту, он всю жизнь проводит с копьём, дротиками и стрелами. Всю свою жизнь он ходит либо с отцом и его товарищами, либо уже со своими товарищами убивать животных, чтобы прокормить не только себя, но и нуждающихся, в том числе и свою семью. Тут мы видим настоящую систему — систему выживания человека в составе коллектива. И это подтверждает, что дикарь морально честнее извращённого классовой цивилизацией человека, если помнить, конечно, о научном определении цивилизации и дикарства, которое держатся не на вопросе о производительных силах, а на вопросе о концептуальном устройстве хозяйства. Человек первобытного коммунизма — это человек. Дикарь не соответствует образу дикаря из буржуазной идеологии. По правде говоря, он человечнее многих современных людей будет. Он скорее умрёт сам, чем оставит умирать от голода своих близких. В этом смысле его поведение говорит о нас куда больше, чем нам о себе стало привычно думать.
«Если добыча маленькая или в случае её дележа сам охотник останется голодным, то ни о каком коллективном разделении пищи не может идти речи».
Это утверждение не коррелирует с результатами взаимоотношений у диких народов. Например, случай, описанный Миклухо-Маклаем:
«Желая приобрести маба, я сейчас же предложил за него нож, который для туземцев был бы хорошею ценою за животное, и спросил: кому он принадлежит. Оказалось, что настоящего владельца его не было, потому что он был пойман следующим образом. Утром двое туземцев в одно и то же время заметили животное, которое спускалось с дерева почти что у самой деревни. Когда они бросились ловить его, испуганный маб, не видя другого спасения, влез быстро на отдельно стоящую пальму, после чего в ловле приняло участие полдеревни: один выстрелил из лука, ранил животное слегка в шею, другой влез на дерево и сбросил его, остальные поймали его уже внизу. Было решено съесть его сообща, и уже приготовляли костер, чтобы опалить его густую шерсть. Мое предложение поэтому очень озадачило туземцев. Каждому хотелось получить нож, но никто не смел сказать: "Животное мое". Мне отвечали, что дети в Горенду будут плакать, если им не дадут поесть мяса маба».
(Миклухо-Маклай Н. Н. Собрание сочинений: В 6 т. 2-е изд., испр. и доп. — Том 1. — СПб., 2020. С. 208)
Оно же не бьётся и с более поздними свидетельствами. Многие отечественные, европейские и американские исследователи указывали на альтруистический характер распределения предметов у первобытных народов разных частей света. На это указывал Роберт Лоуи в «Первобытном обществе», Бронислав Малиновский в своих изысканиях «Семья у австралийских аборигенов» и «Аргонавты Западного Тихого Океана» и многие другие. Для примера приведём цитату Малиновского из русского издания «Аргонавтов» 2004 года:
«Идет ли речь о широко распространенной ложной концепции первобытного «золотого века», для которого, прежде всего, характерно отсутствие какого бы то ни было различия между «мое» и «твое»; идет ли речь о более изощренной концепции, согласно которой существовали этапы индивидуального поиска пропитания и обособленного домашнего хозяйства; или же если мы примем во внимание те многочисленные теории, которые в первобытной экономике не видят ничего, кроме простого поиска еды для существования, — ни в одной из этих концепций мы не найдем даже и намека на то реальное положение вещей, которое мы встречаем на Тробрианах, то есть на то, что вся племенная жизнь пронизана постоянным процессом отдавания и получения и что всякая церемония, всякий правовой и установленный обычаем акт сопровождается материальным даром и ответным даром, и что богатство, отдаваемое и принимаемое, является одним из основных инструментов социальной организации, власти вождя и связей родства и свойства».
(Малиновский Б. Избранное: Аргонавты западной части Тихого океана. Пер. с англ. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. — 552 с. С. 177)
Короче говоря, если у охотника есть излишек, а рядом есть голодающий, он отдаст этот излишек. Помощь нуждающемуся — естественная цель этого человека, ведь нуждающийся точно также отдаст найденный им лишний плод, допустим, дыни, если трёхдневная охота закончится полуголодным возвращением домой. Такой подход к человеческому общежитию и спас нас в далёкие годы, и ему мы обязаны сегодняшним развитием в куда большей степени, чем принято об этом думать.
Терпеть можно и не только ради семьи, но и ради товарищей. Племя и есть одна большая семья, и каждый в нём товарищ. Вы будто не понимаете, что вся первобытная дикость и есть «грань выживания», если не само выживание. Тем не менее, в это же первобытное выживание как-то сформировалась та самая человеческая анатомия, носителями которой мы являемся до сих пор. Уверен, что Вы представляете "выживание", как жизнь на одном корнеплоде в день. Однако как-то всё же получается, что дикие люди (взять североамериканских индейцев или африканцев) не казались колониальным захватчикам кем-то совсем мало похожим на них, европейцев, а главные претензии были к разрезу глаз и цвету кожи. Если всё так, то и выживание, и «грань выживания» не приводили к тому, что все, кроме самых сильных и выносливых, умирали с голоду и вырождались. Из этого можно сделать вывод, что без всего остального племени выживание единицы и есть «быстрая кончина», без дележа добычи, без даров и взаимопомощи. Не нужно представлять состояние «выживания», как полный кошмар, ведь даже на далёких северных просторах дикие народы выживали в снегах, а в былые эпохи первобытные люди жили в благоприятных условиях изобилия окружающей среды, и потому даже тогда, при столь малом уровне технологического развития, охота и собирательство не представлялись единственными занятиями для человека, что и позволило появиться первым культам, верованиям, обрядам и танцам.
«Иначе человек ставит себя на грань выживания. А такие альтруисты быстро заканчиваются. Другое дело, когда уже есть понимание ценности семьи, ради которой можно потерпеть».
Альтруизм встречается не только у людей, летучие мыши тоже кормят своих сородичей. Но почему же живущие при более активных социальных связях люди не могут быть альтруистами? По большому счёту эти сомнения существуют только в контексте ложного выбора, в который нас пытаются поставить. Что называется, выбирай: ты за себя (своё) — тогда ты эгоист, или ты за других (чужое) — тогда ты альтруист. Почему же мы покорно принимаем такую явно вымученную абстрактную дихотомию? Борьба с таким образом мысли всегда отражалась в идеях прогрессивных сил, а за противоположный взгляд цеплялись силы реакции. В XVII-XVIII вв. выдающимися мыслителями Спинозой, Гельвецием, Гольбахом и Дидро была выдвинута т. н. теория «разумного эгоизма»: правильно понятый личный интерес — это общественный интерес. Их воззрения служили идейной подготовке буржуазных революций, стали обобщением и осмыслением интересов появляющейся прогрессивной буржуазии в её борьбе с феодально-христианской аскетической моралью, хотя и неминуемо несли на себе печать буржуазного мировоззрения, где буржуазный интерес приравнивался к общественному. Уже в XIX в. их дело продолжил Фейербах со своим принципом «всеобщей любви». Куда дальше зашли русские революционные демократы Чернышевский и Добролюбов, обнаружившие личный интерес, счастье и смысл жизни человека в бескорыстном служении народу и в революционном преобразовании действительности.
Дабы вырваться из ложной дихотомии эгоизма и альтруизма, «моего» и «чужого» (с полным близоруким игнорированием «общее»), дабы обозначить их внутреннюю связь (одного без другого нет), нужно подобрать подходящее слово. Если эгоизм за «себя» и «своё», а альтруизм за «других» и «чужое», то что же — не за себя и чужих, и не за своё и чужое, а за нас и общее? У зулусов есть такое понятие, которое было заимствовано прогрессивной африканской мыслью эпохи антиколониальной борьбы, — «убунту» (букв. «человечность»). Оно означало в самом грубом, цивилизационном смысле, что благополучие одного зависит от благополучия других. Сюда же можно отнести и наше «commune», и многое подобное. Это крайне грубое понимание, с которого стоит начинать объяснять травмированному цивилизацией человеку значение «общего». Если признать такое грубое понимание, то можно пойти дальше и сделать понимание более глубоким: следует перестать противопоставлять "своё" и "чужое", когда речь идёт о бесклассовом обществе. Данный принцип означает, что племя держится на общем благе, на общих деяниях и на общей собственности.
Конечно, можно попытаться поднять вопрос о «личном красивом камешке», но это есть стук в открытую дверь. Никто на Ваш «личный красивый камешек» не претендует, можете его спрятать и любоваться; но, скорее всего, Вы не вытерпите и сами его притащите и всем покажете, потому что красивых камешков много, а вот дорогие окружающие люди куда лучше самого красивого камешка, и Вам захочется их порадовать.
«Но в рамках постоянно изменяемой группы охотников-собирателей, непрерывно следующей по путям сезонных миграций животных, формирование представления о семье очень сомнительно, так как в тяжёлых условиях, с точки зрения эволюционного развития, сохранение вида важнее выживания конкретной устоявшейся группы. Семья становится возможна только при оседлом образе жизни, когда группа стабильна и позволяет сохранить связь матери со своими детьми на протяжении длительного периода времени».
Не совсем верно фактически. Семья в более привычном виде появляется при переходе к патриархату. До того, процитируем Энгельса, было так:
«Изучение первобытной истории, напротив, показывает нам состояние, при котором мужья живут в многожёнстве, а их жёны одновременно — в многомужестве, и поэтому дети тех и других считаются общими детьми их всех, состояние, которое в свою очередь, до своего окончательного перехода в единобрачие, претерпевает целый ряд изменений. Эти изменения таковы, что круг, охватываемый общими брачными узами, первоначально очень широкий, всё более и более суживается, пока, в конце концов, не остаётся только отдельная пара, которая и преобладает в настоящее время».
(Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. II Семья)
Данная цитата вполне явно указывает, в чём вы, товарищ, путаетесь. Отсутствие семьи в современном понимании не значит, что нет семьи в некой иной форме. До этого она была матриархальной и основывалась на материнском праве, что позволяло определять родство людей: по матери оно проще. Да и не следует приравнивать кочевой образ жизни к непременной мешанине между разными родами, которые будут обязательно постоянно сходиться и расходиться.
«Но оседлый образ жизни возникает только в том случае, когда есть собственность, которую невозможно переносить с собой или получать на месте. То есть, даже имея самое поверхностное представление, можно сделать вывод, что первобытный коммунизм носил спорадический характер и возникал в периоды изобилия. При оскудении кормовой базы повышалась вероятность выживания малых групп, в которых каждый индивид, в первую очередь, был озабочен своим пропитанием, обменивая произведённые излишки на создаваемую группой безопасность».
Как же это противоречит коммунистическому принципу? Ведь охотник — действительно один из важнейших членов общины. Без таких, как он, всё загнётся гарантированно, поэтому очевидно: сначала нужно накормить охотников для всеобщего блага. Голод при системе коммунизма может быть только всеобщим, когда страдают, так или иначе, все: женщины и дети, изнемогающие на стоянках или в поисках каких-нибудь плодов, и охотники, рыщущие днями в бессильных попытках найти дичь. Не было частной собственности на средства производства — не было и шанса на то, чтобы у одних еды было вдоволь, а у других совсем нет. И не стоит отделять от общей массы благ безопасность: она — одно из величайших благ.
Сложно найти себе пропитание, выходя на охоту одному. Также сложно не попасть в тяжёлые условия, доводящие до каннибализма или убийства детей и стариков, что не отменяет принципа бесклассового общества. То, что человечество смогло выйти из этих кризисов, показывает, что жизнь в дикости не была таким кромешным ужасом, ведь случаи каннибализма (мы сейчас сознательно опустим эпизодически встречающийся каннибализм, тем более, что в основном поедаемое тело обычно умерщвляется не специально) в известные периоды всегда выпадали на моменты самых тяжёлых и чудовищных испытаний; и даже тогда падших настолько глубоко людей обычно предавали суду и убивали. Однако если каннибализм каким-то образом является частью системы, то смело можно сказать, что это общество обречено — системный каннибализм не только извращает мораль, но и пагубно влияет на здоровье человека.
«Следующий вопрос касается перехода к рабовладельческому строю. Опять же, учебник писался довольно давно, но и описываемые события происходили во времена, когда письменность уже существовала. Хотя сам момент зарождения рабовладельческой цивилизации источниками не охвачен. Но и особых тайн уже не осталось.
Первым шагом на пути к осёдлости было приручение собаки. Процесс продолжительный, так как включал в себя бессистемную селекцию с помощью отдельных особей, не гарантирующую результат. При этом очевидно, что в условиях жизни в дикой природе процесс приручения собаки неоднократно обрывался и начинался вновь до тех пор, пока в популяции людей не закрепилась линия псовых, лояльных человеку. Следующим шагом, по аналогии с собаками, начались попытки приручения других диких животных. Найденных в ходе охоты детёнышей относили на стоянку, обеспечивая группу запасом мяса».
Не надо так упрощённо подходить к истории: прогресс не линеен. Это не партия в Civilization, здесь нельзя, не изучив собаки, не изучить плуг. Ацтеки шестнадцатого века не знали ни собак, ни рогатого скота и всё равно снимали по пять-шесть раз урожай, что приводило в восторг много более развитых, знавших сталь, порох, плуги, мельницы, скот и собак испанцев. Нужно смотреть, в первую очередь, на то, какие организации труда порождаются в ходе взаимодействия людей друг с другом и природой, остальное — уже надстройка. Вы должны смотреть на то, как производят, а не чем, — это суть марксисткой политической экономии, в противном случае Вы действительно не сможете доказать существования первобытного коммунизма.
Более того, первобытный коммунизм преодолевался еще и после перехода к осёдлости. Неолитическая революция началась одиннадцать тысяч лет назад. К её концу уже везде, где произошёл переход к оседлой жизни, были до известного уровня развитые производительные силы; но всё равно коммунизм оставался, пусть часто уже и разлагающийся. Кочевание до этого надо связывать с недоразвитыми производительными силами.
Вы, товарищ, упускаете некоторые важные моменты перехода к оседлости: пуналуальную семью (то есть групповые браки), появление гончарного дела, возделывание растений. Конечно, собака очень полезна, но назвать её приручение первым шагом было бы, пожалуй, преувеличением. В Австралии, например, собак не было вовсе, однако устойчивые коммунистические поселения существовали. В разных случаях были разные формальные поводы для этого, записывать всё под одно было бы неправильно. Индейские племена на северо-западе Северной Америки ходили со своими отличными собаками целыми поколениями, в то время как в других частях света народы могли приходить к оседлости и без собак вовсе.
«<…> ограниченность доступных ресурсов неизбежно потребовала их закрепления за родом, то есть привела к появлению собственности. В свою очередь, оседлый образ жизни и стабильный доступ к пище, а также представления о цикличности и сезонности позволили на основании одних и тех же наблюдаемых явлений в окружающем мире освоить земледелие. Это привело к необходимости труда с отложенной выгодой, к труду в плановом хозяйстве. Для чего потребовалось научиться принуждать к труду себя и своих близких.
Всё выше приведенное привело к значительному росту численности в группах и обособлению отдельных семей из одной ранее единой семьи, а также в связи с утратой старших родственников; что потребовало формирования правил взаимоотношений внутри группы и с соседними группами. Такие правила стали принимать форму традиций, хранителями которых выступили старейшины. С этого момента в руках старейшин оказалась судебная власть и любой спор решался уже с их участием. <…>
Но на решение старейшин можно было повлиять подарками. А значит, со временем старейшины стали накапливать у себя излишки, произведённые трудом соплеменников, всё больше обособляясь от них, становясь управляющей надстройкой. Коррумпированность и несовершенство методов в решении споров неизбежно приводили к тому, что отработки ущерба в некоторых случаях носили принудительный характер. При этом рабом мог быть только «человек», то есть только соплеменник. По всей видимости, остальные племена людьми не считались, по крайней мере, на это указывает этнография.
Как видно, рабство — это не экономическое явление, а социальное, связанное с запросом на справедливость в условиях натурального хозяйства. Если убрать термин «рабство», то сама концепция наказания принудительным трудом не утратила свою актуальность и сегодня. Стоит отметить, что при наличии всех предпосылок рабство не приняло системный характер. Во-первых, не было источников получения рабов, во-вторых, не было необходимости в сверхэксплуатации для удовлетворения жизненных потребностей. Например, рабовладельческий строй в древнем Египте таковым не являлся. Археология не указывает на широкое использование рабского труда. Даже пленников в древнем мире предпочитали убивать или приносить в жертву».
Совсем недавно шла речь про "грань выживания", но теперь уже появились времена периодического изобилия. Однако, как показывают некоторые исследования***, и с мелким рогатым скотом формируется вполне оседлое скотоводство.
«Но периодически во времена изобилия продовольствия такой запас сохраняли. И точно так же, в череде случайных повторений, у людей появились травоядные, способные жить рядом с человеком. В тех регионах, где приручался мелкий скот, не нуждающийся в обширных пастбищах, появилась возможность полуоседлого скотоводства, не требующего постоянных миграций за стадами диких животных, а нуждающегося только в смене пастбищ в границах одной местности, оборудованной постоянными укрытиями».
Занимательно, что в рассуждениях упускаются не просто некоторые события или их связь друг с другом, но пропускаются тысячелетия и даже десятки тысяч лет при крайне грубом упрощении. При таком подходе происходят прыжки от начала процесса оседлости к Древнему Египту, а оттуда в Pax Romana. Говоря о рабстве, нужно задаться вопросом: «Где?»
С ростом количества продукта, который мог выдавать человеческий труд, постепенно возрастала и доля того труда, который мог быть возложен и на зависимого человека, тем самым могло быть увеличено число людей, освобождённых от личного труда. Также неверными будут отсылки к государственному статусу, который всегда есть отображение существующей экономики, и требование «показать всех рабов». Никто ведь в трезвом рассудке и здравой памяти не будет утверждать, что Британия — не капиталистическая страна только потому, что в ней есть король и палата лордов в парламенте? Однако именно это и ставится в укор марксистам, у которых, якобы, не сходится классическая структура перехода к рабовладению.
Военные завоевания становились главным источником получения рабочей силы, и это было всё более явным со сменой одной рабовладельческой державы другой. Рабовладение появилось не из ниоткуда, а как раз из первобытнообщинного строя, поэтому, естественно, египетский рабовладелец не смог бы сразу превратиться в римского латифундиста по отношению к эксплуатируемым. Патриархальное рабство и рабовладельческий строй — не одно и то же. Точно также не нужен и всеобщий рабский труд, чтобы было понятно, что уже нет коммунизма. Хотя говорить о «нерабовладельческом» Египте всё же странно, ведь именно в нём был редкий пример удачного восстания рабов — иудейского. И всё же не стоит смешивать всю историю Древнего Египта. Египет эпохи Древнего царства — это не то же самое, что эллинистический Египет. Рабство в нём зародилось в результате развития производительных сил и развивалось вместе с ними. Здесь нужно смотреть на развитие экономики, а не государственности. Развитое рабство, которое возможно при достаточно развитых производительных силах, постоянно требует притока рабов, о чём свидетельствует история Рима; в противном случае оно вынужденно трансформируется в колонат, откуда рукой подать до феодализма. Но все эксплуататорские формации тяготеют к полному угнетению отдельных людей, не нужно забывать и об этом: угнетение было и в феодальную эпоху, и в капиталистическую. Даже современные, поставленные на службу современной буржуазии, формы рабства как «наказания», о коих Вы говорите, есть, в конечном счёте, именно та же самая грубая и топорная форма угнетения, которую пытаются прикрыть какими-то благими предлогами, всё равно сводящимися к издевательству над человеком. Здесь Вы рассуждаете о каких-то наказаниях трудом, когда надо не наказывать, а исправлять. Именно таким образом некоторые решают «наказывать» детей в рамках воспитания, а потом удивляются тому, что их повзрослевшие дети всю оставшуюся жизнь воспринимают труд не как наслаждение, но как мучение. Нет ли тут вопиющей аналогии с сексуальным насилием, которое приводит к тому, что человеку после него порой трудно вести половую жизнь?
Что до старейшин, уважали их не просто так. Это вполне нормально, что споры решались под их руководством, ведь они просто опытны. При этом на них всё ещё была управа — ведь община сильнее всех старейшин этой общины, точно так же, как всё дворянство сильнее одного абсолютного монарха.
Но последовательность в Ваших рассуждениях здесь неверная. Первой причиной все же является экономическая:
«Здесь приручение домашних животных и разведение стад создали неслыханные до того источники богатства и породили совершенно новые общественные отношения. Вплоть до низшей ступени варварства постоянное богатство состояло почти только из жилища, одежды, грубых украшений и орудий для добывания и приготовления пищи: лодки, оружия, домашней утвари простейшего вида. Пищу приходилось изо дня в день добывать вновь. Теперь же прогрессировавшие пастушеские народы — арийцы в индийском Пятиречье и в области Ганга, как и в ещё гораздо более богатых в ту пору водой степях бассейнов рек Оксуса и Яксарта, семиты по Евфрату и Тигру — приобрели в стадах лошадей, верблюдов, ослов, крупного рогатого скота, овец, коз и свиней, имущество, которое требовало только надзора и самого примитивного ухода, чтобы размножаться всё в большем и большем количестве и доставлять обильнейшую молочную и мясную пищу. Все прежние способы добывания пищи отступили теперь на задний план; охота, бывшая раньше необходимостью, стала теперь роскошью».
(Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. II Семья)
Право собственности на результаты своего труда было у людей всегда. Они подчинялись обычаю делиться, что обуславливалось, повторимся, жизненной необходимостью. Собственность на рабов и скот принадлежала мужу. Это экономическое обстоятельство породило распад материнского права наследования. Аналогичный процесс наблюдался в девятнадцатом веке у индейцев и был зафиксирован исследователями. Происходит создание патриархальной семьи.
Вы, в конечном счёте, сами указали, что появление рабовладения обязано ограниченности ресурсов и разделению труда.
«Очень долго не требовались лишние рабочие руки, так как ресурс участков, пригодных для выпаса скота и земледелия, был ограничен и полностью использовался для защиты от неурожаев. А это создавало излишки продовольствия, которые ритуально уничтожались, как это видно из этнографических источников. Данное положение дел могло сохраняться тысячелетиями…»
Отсутствие необходимости в рабочих руках — это исключительно экономическая причина. Если в Вавилоне можно было массово убивать пленных вместо закабаления, то это не значит, что при изменении производительных сил (допустим, в Риме) всё также выгоднее рабов пускать в расход. Стоило произойти поднятию важности рабского труда, как в этом самом римском обществе рабы стали свободнее (взять, к примеру, пекулии у колонов); а их жизнь, когда их стало мало, начала оберегаться законом. Стоит также сказать, что уничтожение излишков продовольствия можно связать с реакцией населения на изменения в обществе, которые случаются при появлении излишков. Люди не могут осознавать, почему что-то произошло в действительности, но само произошедшее они осознают и дают этому первое пришедшее в голову объяснение.
«<….> И опять предпосылок для рабства не возникло. Крестьяне производят продукты питания, а ремесленники инструменты в том объёме, который необходим для комфортного существования племени. Но ремесленники тоже должны получать пищу для занятия ремёслами. Нужно уточнить, что ремесленники относятся к роду и в рамках одного рода обмен ремесленных изделий на продукты выглядит странным. Поэтому ремесленники становятся участниками внутриродового механизма распределения благ. Но, поскольку ремесленные изделия одинаково нужны всем родам, формируется механизм внутриплемённого разделения благ по аналогии с уже имеющимся, после чего ремесленники обособляются от крестьян. Возникает ситуация: «от каждого по возможностям — каждому по потребностям» — под чутким руководством надстройки (жрецов и старейшин из крестьян и ремесленников). И вроде бы вот он коммунизм, но есть проблема: если распределение продуктов труда централизовано, то все средства производства уже принадлежат родам или отдельным семьям».
Говорится это так, будто коммунизм рассматривается здесь в рамках человечества, а не в рамках рода или семьи. Естественно, такая родовая собственность и есть коллективная, коммунистическая. Коллективная собственность рода перестанет быть коммунистической тогда, когда она станет соседствовать с угнетением рабов. И, тем не менее, в какой-то степени она всё ещё будет оставаться коммунистической. Может показаться странным, но такова диалектика: развитие происходит не на пустом месте, а на основе уже имеющегося, поэтому новое неизбежно будет нести отпечаток старого. Это проявляется и в поздние эпохи: крестьянские коммуны были и при феодализме, и при капитализме.
И ещё, какая-то лихорадка с прыжками от одного строя к другому. Откуда такое резкое деление на крестьян и ремесленников при коммунизме? Зачастую тогда виды деятельности совмещались просто в силу недостаточно развитых производительных сил. Даже индеец с купленными у европейцев инструментами, умеющий ковать топоры, всё равно будет совмещать свою деятельность с чем-то, кроме ковки.
«И, наконец, настаёт тот момент, когда численность населения достигает предельных значений для данной территории. Приходится искать новые территории под поля и пастбища, однако быстро выясняется, что всё уже занято соседями. Возникает необходимость насильственного захвата чужих территорий. И если поначалу у более слабых соседей забираются только излишки территорий, то в дальнейшем, с появлением воинского сословия, потребляющего для своего существования значительную долю ресурсов, экспансия усиливается. Это, в свою очередь, вызывает дефицит крестьян, способных обрабатывать завоёванные территории, что приводит к использованию принудительного труда захваченных пленных.
Рабство приобретает систематический характер. Но опять изменения вызываются не экономическими причинами, а демографическими. И даже жизненный уклад захваченных людей не изменяется радикально, поскольку быт людей наполнен только жизненно важными вещами, от которых зависит их физическое существование, лишить их чего-то просто невозможно. Главное изменение касается того, кто теперь собирает и распределяет продукты их труда, что позволяет захватчикам осуществлять концентрацию ресурсов для развития дальнейшей экспансии, когда вновь приобретённые территории будут полностью освоены. Ну и захваченные земли условно поменяли хозяина».
И вновь скачки из стороны в сторону: что за тотальные экспансии при коммунизме? Даже у самых поздних первобытных коммунистов, вроде индейцев, находящихся под губительным влиянием американцев и канадцев, не было никаких чудовищных распрей с войнами, кроме локальных столкновений и налётов.
Разве нехватка земли не экономическая причина? Это ведь так и называется — экономическая демография, и находится она на грани двух наук. Но, даже если предположить подобное, мы ведь не экономическим детерминизмом занимаемся. Поэтому не нужно впадать в отчаяние, если в какой-то момент неэкономические факторы будут важнее экономических. Главное — понимать, что внеэкономический фактор, если он сильнее экономического, будет всё равно выстроен на базе экономического. И желание перетянуть на себя одеяло властвования над землями и людьми тоже, в конечном счёте, обуславливается хозяйством.
Упомянутое вами воинское сословие, кстати, – именно что сословие. Это уже не племенное ополчение, оно встаёт в эксплуататорское положение над людьми. Так произошло с древними германцами, сразу скакнувшими к феодализму именно при складывании этого воинского сословия, частично заменившего племенное ополчение.
«И что получается, товарищи? Первобытного коммунизма не было, о чём в открытую говорят современные этнографы. Рабство возникло, как запрос на справедливость, а широкое распространение получило в следствии демографических изменений. Ну и так получается, что состояние близкое к социализму положило начало рабовладельческому строю. Хотя о чём это я? В «Капитале» К. Маркс говорит более откровенно: первобытный коммунизм породил рабовладение».
Было бы странным, если бы люди в массе своей считали что-то несправедливым, но при этом подчинялись без принуждения. Такое положение дел привело бы к тому, что всё население в большинстве своём было бы сборищем психически больных. Что ещё важно, справедливость не универсальна. Она партийная, классовая, и поэтому то, что справедливо для рабовладельца, даже бывшего изначального обычным общинником, не будет справедливо для его прадеда, бывшего только простым общинником. Мораль меняется с экономикой, конечно же, и на примере с рабством это особенно ярко видно, когда в период заката классического рабовладения в античной цивилизации росли развращенность, лживость и мягкотелость (достаточно вспомнить Гелиогабала и Александра Севера), которые были преодолены только с переходом к феодализму.
И, всё-таки, есть ли здесь проблема? Коммунизм — это не кисельные берега. Коммунизм — это снятие капитализма в частности и цивилизации в целом, поэтому никаких проблем в том, что первобытный коммунизм породил цивилизацию вообще и её отдельное проявление — рабовладение — нет. Человечество в рамках первобытного коммунизма не могло двигаться вперёд, поэтому и вошло в тяжёлую эпоху блока эксплуататорских общественно-экономических формаций, того, что называют цивилизацией. Сегодня же мы стоим перед тем, чтобы преодолеть этот инфернальный этап в истории человека, потому что задачи, реализуемые им, решены, и он сам стал преградой на пути к дальнейшему прогрессу. Подобно тому, как цивилизация была отрицанием первобытного коммунизма, коммунизм есть отрицание эпохи эксплуатации и угнетения в её формационном разнообразии. Это не формально-логическое движение по кругу. Это движение по спирали вверх, через противоречия, отрицание отрицания, повторение предыдущих этапов, но на более высокой ступени развития.
Подведем итоги. Товарищ, у Вас очень много ошибок по простому незнанию каких-то тонкостей, но это не главное. Главное — Ваш метод. Вы старательно не делаете акцент на экономике, сводите экономические причины к морали и забываете, что мораль также есть порождение хозяйства. Вы стоите на позициях того, что человек не годен к коммунизму. На это один ответ — нет. Человек коммунистичен по своей природе: жизнь в обществе ему выгоднее, и это, опять-таки, исходя из ложного принципа противопоставления личной выгоды и выгоды других. Выгода общая есть и наиболее полная выгода для всех, поэтому жизнь в обществе человеку не просто выгодна, а необходима, так требует самое наше биологическое естество. По сути, цивилизация возникла за счёт трудящихся, их силами поддерживалась, их же силами будет низвергнута, и всё полезное, что можно вынести из неё, ими же будет унаследовано. А след эксплуататоров остынет, хотя обязательно нужно будет запечатлеть его в памяти людей коммунистического будущего.
Оперировать понятиями «эгоизм», «альтруизм» и только — значит ограничивать себя. Таким образом сразу ставятся рамки: либо всё о собственном благополучии, либо всё о чужом. В конечном счёте, это нас подводит к вопросу: а что есть благополучие? Что это за благо и где его получают? Социальное взаимодействие неразрывно связано с проецированием на общество и окружающий мир индивидуального представления о нём, хотя порой данный процесс прямо связан с гибелью носителя этого индивидуального представления. Конечно, поступок «умереть за других» странно называть «эгоизмом» (а мы знаем, что люди не раз шли на это предельно осознанно), но он и не является «альтруизмом». Кому-то может показаться парадоксом, но в этом смысле общественное и есть сверхэгоистичное. Умирают не за других, умирают за себя, за то, что конкретно ты считаешь должным. Человек созидает общество, и это его главная радость, главное благо. Общественное устройство, противоречащее представлениям человека об обществе, сталкивается с саботажем, восстаниями и революциями. Конечно, представления людей по ходу движения истории меняются, но заставить человека жить в обществе, в котором он жить не хочет, невозможно. Его можно даже обманывать в течение нескольких поколений, но затем он перестанет размножаться, он начнет самоубиваться, он будет предавать гибели тех, кто ему навязал такое положение вещей. Именно поэтому (пусть отдельный человек меньше сообщества своих братьев и сестёр) для развития общества неизбежно, что отдельный человек со своими стремлениями и желаниями будет важен и ценен.
Подмена происходит потому, что история человечества рассматривается не как целостность, но как набор отдельных событий: войн, личностей, открытий или даже природных катаклизмов. Тот самый взгляд, который карикатурно вдалбливается современной школьной программой: «изучить историю = выучить все даты». Отсюда упоминание приручения собак, как причины перехода к оседлости, что не только рушится множеством исторических примеров, но и ложно методологически. Нет, нельзя просто взять и указать на что-то как на причину. Явления взаимосвязаны и постоянно движутся. Надо смотреть на то, как, каким образом люди меняют природу вообще, и к чему это приводит; а не на то, как быстро люди совершают какие-либо открытия, и в какой очерёдности это делается.
Фёдор ГАЙРЕНКО (2023 г.)
Примечания:
* — цивилизация вбивала многим в голову глупое представление о том, что человек не в состоянии делать ничего без достижений техники (которых без него и быть не могло!), что он никчёмен, если окажется один на один с диким хищником. В действительности обладающий должной доблестью и физической подготовкой человек способен побеждать с минимальными средствами или вовсе без них даже превосходящих по массе животных, во многом за счёт способности к прямохождению, открывающей доступ к борьбе. Ниже приведём несколько таких примеров:
https://lenta.ru/news/2021/10/20/medvedev_medved/
https://lenta.ru/news/2021/04/12/wolf/
https://lenta.ru/news/2020/11/20/volk_slabee/
** — также известны как колюжцы, индейский народ юга Аляски, Юкона и Британской Колумбии. Отличались свирепым нравом и хитростью, от которых погибло немало русских экспедиторов и алеутов в девятнадцатом веке.
*** https://cyberleninka.ru/article/n/osedloe-skotovodstvo-na-rubezhe-iii-ii-tys-do-n-e-v-yuzhnom-zauralie-po-arheozoologicheskim-materialam-poseleniya-kamennyy-ambar/viewer